Агентство Пинкертона [Сборник] - Лидия Гинзбург

Дарроу кончил. Взволнованный зал готовился к перерыву.

Тогда сенатор Бэр встал. Его движенья были торжественны.

— Я прошу, — сказал сенатор, — во имя истины, я прошу допросить еще одного свидетеля, который опоздал не по своей вине. Смотрите!

Сенатор рукой указал на входную дверь.

— Смотрите! Это свидетель, предстающий пред судом самой свободной страны. Взгляните на его лицо, — это человек, чьи показания неугодны Западной федерации рудокопов?

Зал смотрел по направлению простертой руки сенатора. От входной двери к низкой площадке перед судейским столом шел Крейн. Его платье было разорвано. Распухшее лицо испачкано пеплом и кровью. Он шел спотыкаясь. Он расстегнул пиджак и жилет и пальцами рвал подкладку, в которой зашиты были бумаги.

— Выпейте воды, свидетель, — сказал судья Вудс неуверенным голосом.

Крейн молчал, озираясь. По одну сторону — судьи и двенадцать присяжных в одинаковых сюртуках. По другую сторону — зал. Молли, О'Нейл, Мак-Парланд, Джим, Хейвуд. Хейвуд смотрит, внимательно наклонившись к низкому барьеру. В расплывающемся множестве лиц Крейн одного за другим отобрал очевидцев необычайной и страшной судьбы, когда-то обещанной ему мистером Джилем. Еще предстоял конец, и, торопясь к концу, он ответил на вопрос судьи Вудса:

— Джеральд Питер Крейн, сэр.

— Свидетель обвинения?

«О, как сейчас вокруг изменятся лица!..»

Но эту мысль Крейн холодно отодвинул. Он не нуждался больше в приманках.

— Джеральд Крейн, свидетель обвинения?

— Да, конечно, — Крейн говорил почти что рассеянно, — я свидетель обвинения… Он вытащил из разорванного жилета пачку бумаг, — я обвиняю Сыскное агентство Пинкертона…

Кажется, по залу прошел стон, и кто-то истерически вскрикнул; Мак-Парланд, кажется, приподнялся с места и снова сел, не выговорив ни звука. Во всяком случае, все это не касалось Крейна. Он не смотрел в зал, где лица и выражения лиц отвлекали его от дела. Он все время боялся упасть и руками, дрожащими от боли в суставах, расправлял на столе бумаги.

— Ваша честь, я № 43, агент Пинкертона и доверенное лицо управляющего Денверской областной конторы.

— Крейн… — Джим Хорти закрыл руками лицо, — Крейн… ужасно!..

— Да, — сказал Хейвуд Джиму, — ужасно, и привыкнуть к этому нельзя. Знаешь, очень возможно, что им придется нас оправдать.

Чтобы не смотреть в зал, Крейн смотрел в худое, серое лицо судьи Вудса с быстро мигающими глазами.

— Я плохо чувствую себя, ваша честь. Нет, я не хочу воды, но я буду краток… О, только несколько документов, которые ваша честь приобщит к делу, подвергнув предварительно экспертизе…

Сенатор вскочил.

— Экспертиза!.. Издевательство над судом — говорить об экспертизе и о приобщении к делу после того, как закончились прения сторон!

Дарроу встал вслед за сенатором.

— Пятнадцать минут тому назад сенатор Бэр потребовал допроса свидетеля обвинения, несмотря на то, что закончились прения сторон. И защита не возражала, ваша честь, потому что этот человек действительно опоздал не по своей вине…

В гудящем и рвущемся зале судья Вудс видел лица плавильщиков и рудокопов. Ему казалось — он видит, как у рабочих руки сжимаются в кулаки.

Судья Вудс негромко сказал:

— Продолжайте, свидетель, и по возможности кратко.

— Исключительно документы, ваша честь. Моя карточка за № 43 с изображением всевидящего ока — мне она не понадобится больше. Черновики отчетов. Инструкции, которые я получал от агентства. Это даст возможность установить, какие именно операции поручались мне в этом округе. Например, операция со стачечными пособиями, ваша честь, которая состояла в том, что…

— Свидетель, — перебил судья Вудс, — суд хочет знать, какое отношение вы имеете к делу об убийстве губернатора Стейненберга?

— Ближайшее, ваша честь: я лжесвидетель по этому делу. На страницах этого блокнота, — он содержит стенограммы писем Джемса Мак-Парланда к главноуправляющему Бангсу, — вы найдете все, что касается задач, возложенных на Гарри Орчарда и на меня. Экспертиза подтвердит подлинность стенограмм… и пометок, сделанных рукой Мак-Парланда. Потому что Мак-Парланд имел неосторожность делать пометки.

В проходе между рядами О’Нейл, белый от злобы, стиснул похолодевшую руку Кэри.

— Как можно скорее, уберите старого сумасшедшего.

— Я не понимаю вас, сэр.

— Если вы не понимаете меня, проклятый вы богом шпион, я постараюсь выразиться яснее: уберите как можно скорее Мак-Парланда, потому что он сгнил давно и рассыпался при первом толчке. Посмотрите, он весь трясется.

Судья Вудс, наклонившись над гремящим и рвущимся залом, отчаянным звонком объявлял перерыв.

Агент № 12. Отчет

Г. Бонз, штат Идаго, 13 сентября 1905 г.

Дорогой сэр.

Защита ликует. Заседание суда будет продолжаться всю ночь. В городе никто не спит, и на всех углах происходят митинги. Рабочие до такой степени возбуждены, что в случае обвинительного приговора легко может вспыхнуть восстание. Старшина присяжных успел сказать одному лицу, что, при всем уважении к вечным моральным принципам, он не хотел бы видеть свою цветущую ферму обращенной через два или три дня в труду развалин и пепла.

Не считаю возможным скрыть, что дело, очевидно, проиграно, и что разразившийся скандал станет достоянием прессы. О’Нейл уже высказался в том смысле, что нам временно придется свернуться, по крайней мере на Западе.

Мистер Мак-Парланд, кажется, не совсем здоров.

С совершенным почтением № 12.

Выражая мнение двенадцати земледельцев, дороживших своими цветущими фермами, старшина присяжных тусклым голосом произнес: «Не виновен». И еще одно: «Не виновен», освобождавшее от судебной ответственности Джима Хорти.

Крича и роняя стулья, друзья обвиняемых бежали к дверям. Враги обвиняемых сторонились, утирались и тоже бежали, уступая напору. У выхода толпа подняла на руки Хейвуда и торжественно понесла как знамя.

Крейн устало сидел на скамье свидетелей. И ночь с решающей схваткой сторон, с показаниями экспертов и последним словом подсудимых — бесконечно тянулась, растягивая усталость до предела человеческих сил. Люди бежали, крича и роняя стулья, но Крейн продолжал сидеть. Когда все стихло, он встал и бесцельно прошелся по опустевшему залу:

— Крейн!

Это был Мангон.

— Крейн, у нас сложные счеты. Это — потом. А пока — для вас будет лучше, если вы не попадетесь им в руки. Я хочу сказать — пинкертоновцам. Ясно?

Крейн кивнул.

— Ступайте туда, — Мангон рукой показал направление. — Я приготовлю машину. Ясно?

Крейн кивнул и пошел пустым вестибюлем. Навстречу шла Молли. Ее лицо было страшно измучено. Она шла, не глядя на Крейна, и прошла мимо, почти коснувшись его плечом.

«Как она может так… после всего» — со страхом подумал Крейн и обернулся.

В узком полутемном коридоре ждал Джим. Он стоял неподвижно, и Молли шла, замедляя шаги. Джим протянул к ней руки, когда она подошла совсем близко. Она взяла его руки, прошла еще шаг и положила голову к Джиму на грудь. Крейн смотрел Джиму в лицо. Плечи Молли слишком быстро поднимались и опускались, и Крейн вдруг понял, что Молли плачет, что ее слезы смочили синюю рубашку Джима.

Крейн пошел обратно по коридору. Пройдя еще коридор, он вспомнил, что надо вернуться, потому что Мангон, кажется, ждет у другого выхода, — но он не вернулся; он очень устал.

На дворе рассвело. Крейн вышел во двор, и откуда-то сбоку тотчас же придвинулась машина.

— Скорее! — высунулся шофер, — мы вас ищем.

Машина тронулась сразу, и сразу за сдвинутыми занавесками Крейн ощутил сидящего рядом человека. Крейн вытянул ноги и прислонил голову к спинке. Измученные суставы и мышцы отдыхали в холодной и мягкой коже сидения. Движенье, звук, запах мотора были необычайной радостью. Потом на повороте от толчка колыхнулась занавеска, и в беглом свете Крейн увидел на колене соседа знакомую красноватую руку. Крейн понял и улыбнулся. Он больше не должен выбирать, решать и отвечать перед судьбой. В его судьбе не хватало только развязки; он может теперь отдохнуть в прохладной коже и ровном дрожании машины, потому что развязка ему обеспечена.

Хейвуд свободен!

Рудокопы и металлисты, железнодорожники и текстильщики повторяли эти слова. На Западе люди пили виски и жгли динамит, потому что они не знали других способов выражать свою радость.

Когда Хейвуд приехал в Гольдфилд, ему показывали в деревянных полах салунов дырки, пробитые гвоздями на сапогах ребят, которые плясали, торжествуя его свободу. Митинги охватили страну, и много недель Хейвуд говорил на митингах в Чикаго и Сан-Франциско, в Мильвоки, Ситле и Колорадо.